«Смерть денег». Возможно, более точно это следовало бы назвать «уходом», «бегством» или «исчезновением». Во всяком случае речь идет о том, что деньги покидают человека, как когда-то покинул его Бог. Но поскольку деньги — это всего лишь косная вещь, возомнившая себя Богом, то это будет смерть денег.
Первым историческим потрясением денег был циклопический катаклизм начала ХХ века, длившийся более тридцати лет: Первая Мировая война, революционная смута, Великая депрессия, Вторая Мировая война. Это потрясение смело всякий прочный капитал, само понятие прочности, стабильности и определенности, а вместе с этим и целый класс европейских рантье — экономных, умеренных, рассудительных, обеспеченных и вместе с тем независимых от собственных капиталов благодаря этим своим качествам людей, составлявших незыблемую основу западной цивилизации, сотворивших эту цивилизацию Нового времени с ее наукой, искусством, философией, индустрией… Деньги выжили, но теперь это были совсем другие деньги: средний класс, явившийся на смену классу раньте, был классом работающих, вернее говоря, очень много работающих [155] людей и только благодаря этому обеспечивающих себе достойный уровень жизни. Но теперь это были люди, зависимые от денег.
Однако прервем историческое повествование и сразу перейдем к обсуждению основных черт капиталистического рыночного механизма второй половины ХХ века и характера его воздействия на общество и человека. Пожалуй, первое и главное, на что здесь необходимо указать — это объектность всякого индивида в современном капиталистическом обществе, при том что полагает он себя субъектом. Мало того, собственная субъектность дана ему в крайней, отрицательной форме, типически и генетически родственной формам субъектности подросткового сознания в фазе фрустрации (природа этой субъектности определяется тем, что подросток, впервые приобретая внутреннюю психическую архитектонику субъекта, имеет ее лишь как пустую форму, как принцип: отсюда вытекают все специфические особенности его самоопределения и самоутверждения, принимающие в обществе, прокламирующем индивидуализм, крайне болезненные формы).
Рассмотрим несколько подробнее это противоречие. Здесь нужно различать по крайней мере три стороны. С одной стороны, общество идеологически постулирует полную субъектность всякого индивида и всевозможными способами демонстрирует это. С другой стороны, реально действующий механизм капиталистического рынка лишает права на существование индивида, не являющегося его участником, и фактически отбирает у него все социальные атрибуты субъекта. В такой ситуации механизм конкуренции, этот важнейший элемент рынка, ставит каждого индивида на черту, отделяющую субъекта от объекта, переводя таким образом его сознание в кризисное состояние упомянутой выше отрицательной субъектности. Очень важно понимать, что уже в силу действия одного этого механизма индивид никогда не может быть уверен в собственной субъектности, т. е. он существенно, хронически не обеспечен в самой главной, капитальной человеческой потребности — потребности быть субъектом собственного существования, которым не только он сам себя полагает и реализует, но утверждается и признается в этом качестве обществом. Поэтому самым большим страхом человека в современном рыночном обществе является страх быть выкинутым. [156] Это не страх умереть с голоду — это гораздо большее: страх утраты субъектности.
Но есть здесь и третья сторона. Дело в том, что поскольку целью капиталистического производства и, следовательно, единственным мерилом преуспеяния являются деньги (за редчайшим исключением, к которому в современном обществе относится одаренность в научно-теоретической области, при том, правда, условии, что обладающий этими способностями не возражает против существующего положения вещей, т. е. несвободен внутренне), то любой индивид любых качеств, имеющий деньги, есть субъект, и, наоборот, любой индивид, не имеющий денег, субъектом быть не может. Следовательно, всякий индивид, независимо от того, беден он или богат, объектен и, следовательно, единственный источник субъектности в таком обществе и, в сущности, единственный действительный его субъект — это деньги (что верно и для одаренного ученого по причине сказанного выше). Важно отметить, что сам этот «единственный субъект» в силу своей природы (абстрактный эквивалент количества труда) есть такое качество, которое, эмансипируясь от своей служебной функции и становясь всеобщим мерилом (и, что для нас важнее всего, мерилом человека), всякое иное качество сводит к количеству, т. е. к цене, а значит, уничтожает этим такое качество как субъект (ибо субъект и логически, и психологически есть качество, которое по сути своей не сводимо ни к каким количествам). Таким образом, главной проблемой современного индивида является его человеческая бескачественность, бессубъектность, вещность. Несложно понять, что указанная система отношений необходимо производит насилие: на онтогенетическом уровне его причиной является внутренний акт отчуждения (индивидуалистическая установка), на обыденном уровне — субъектность денег, вследствие которой всякая сколь угодно малая денежная сумма есть плоть моей субъектности, мой свободный вздох, свободный удар моего сердца (отсюда же вытекают все формы пуританской скаредности).
Если кому-либо покажется, что мы не вполне правы и что изложенное не может быть отнесено к людям богатым, облеченным властью или знаменитым, то в таком случае мы попросим указать хотя бы на одного индивида в современном обществе, которому деньги или собственность принадлежали бы так же органически и неотчуждаемо, как рука или нога, т. е. таким образом, что, будучи отняты [157] от него, утрачивали бы свои свойства, или на такого, субъектность которого абсолютно не зависела бы от денег, собственности или способности производить эти вещи. Ну а поскольку такого индивида нет, то следует признать, что все капиталистическое общество подвержено описанным закономерностям. Безусловно, для очень богатого или очень знаменитого, для человека, стоящего на самой вершине общества, эти закономерности являются в несколько иных воплощениях, но все же они необходимо являются и уничтожают человеческую субъектность, и чем глубже разрыв между такими людьми и остальными, тем более страшные человеческие явления обнаруживают исследователи на его вершине. Надо сказать, что даже такие субъекты капиталистического общества как класс собственников и государство, создающие и охраняющие эту систему отношений, становятся здесь субъектами относительными, ибо цель капиталистического производства, как ни смотри, есть не воспроизводство класса собственников и государства, а деньги, и этим последним все сказано. И сколько бы государство или класс ни вмешивались в систему отношений, сколько бы ни регулировали ее, на ее единственного субъекта они не посягнут, ибо такое посягательство ведет к разрушению системы и установлению иного типа отношений — родового, сословно-корпоративного или коммунистического.
Сказанное станет более понятно, если мы обратимся к сфере производства, анализ которой, по нашему мнению, позволяет увидеть действительные процессы в их целостности и взаимосвязи. Вообще говоря, взгляд на человека и общество со всеми его институтами с точки зрения производства человека совершенно оправдан, ибо все, что производит человек, — это в конечном счете он сам и ничего кроме него.
Суть преобразования промышленной деятельности, начатого в XVII веке в Европе, и последовавшей за этим в XVIII веке промышленной революции для человека, непосредственно занятого производительным трудом, состояла в том, что он из производителя вещи (ремесленника) превращался в производителя какого-либо одного простого монотонного действия (рабочего). Целью такого превращения (пооперационного разделения труда) было повышение производительности ручного труда самого по себе, а также повышение ее путем включения в ряд разделенных операций примитивных машин. Следует отметить, что нововведения эти вызвали упорное [158] сопротивление масс (так, в Англии движение луддитов — ломателей машин — длилось не менее шестидесяти лет и подавлено было лишь беспощадным применением смертной казни). В контексте нашего описания смысл этого протеста становится понятен: человек протестовал против того, что из демиурга, создателя вещей превращен в функцию процесса создания, лишенную всякого смысла собственной деятельности (вообще говоря, безразличной к конечному продукту, т. е. рабочий может даже не знать, какую именно вещь он производит), кроме заработка, денег. Последнее означает, кроме прочего, что не только для капиталиста, но и для рабочего целью производства закономерно становятся деньги.
Остановимся, однако, несколько подробнее на явлении разделенного труда. Следует сразу подчеркнуть, что, вообще говоря, человек не способен совершать какую-либо деятельность без смысла (кроме специального типа бессмысленного поведения, имеющего глубокий смысл утверждения свободы субъекта, выражающейся в способности образовывать любые, в том числе и бессмысленные намерения). Поэтому всякое обессмысливание его деятельности, а тем более той, которой он занят ежедневно, большую часть своей жизни, т. е. его производительной деятельности, оказывает на человека угнетающее воздействие чрезвычайной силы и, если индивид нормален, встречает с его стороны сильнейшее сопротивление, что и происходило в исторической действительности в эпоху промышленного переворота. С другой стороны, как только человек принимает и утверждает обессмысленный труд, в силу указанной потребности в смысле он сам наполняет им свой новый способ деятельности.
Вместе с тем в обществе, принявшем такую систему разделенного труда, коренным образом изменяется характер воспроизводства человека. Действительно, если индивид продает на рынке труда только свою рабочую силу и ничего сверх того из своих способностей и качеств, то, естественно, его задачей становится ежедневное воспроизводство только одной этой рабочей силы и ничего другого в себе. В свою очередь капиталист, покупающий рабочую силу, прекрасно понимает это и, помещая индивида в ситуацию конкуренции, сбивает цену на товар до минимума, благодаря чему у индивида действительно остается средств только на воспроизводство рабочей силы. Таким образом, происходит распад целостности воспроизводства человека и его вырождение до примитивного [159] физиологического воспроизводства, т. е. индивид раннего капиталистического производства есть индивид физиологический.
Но это частный случай воздействия рынка на воспроизводство человека. Существо же дела состоит в том, что такое прагматическое, инструментальное по отношению к человеку мышление устраняет из сферы необходимого и должного любые человеческие способности и качества, которые рынком не востребуются. Последнее означает, что человек в этих условиях необходимо ущербен, его воспроизводство по сравнению с синкретическим воспроизводством человека в предшествующих исторических укладах примитивизируется во всяком случае, и распространяется эта закономерность абсолютно на все общество, т. к. и в капиталисте рынком востребуется только та ограниченная сумма качеств и способностей, которая необходима для производства денег. И даже человек, занятый творческой деятельностью, ученый и художник, воспроизводит не интеллектуальные и творческие качества как таковые, но делает это таким образом, чтобы эти его способности приносили деньги (в лучшем случае, как мы указывали, он делает это таким образом, чтобы не замечать несвободы собственного творчества). Это существенно искажает творческую ситуацию, двойственно и противоречиво ориентирует внутреннее самоопределение творческого индивида и его активность, смещая ценностно-смысловой центр с предмета и содержания деятельности (объективная действительность, ее познание, созидание) на узкий экономический, обособленно-личный или мировоззренчески заданный результат.
Далее. Как только индивид и общество в целом признают отчуждение от процесса и смысла производства и соглашаются с новой целью производства, деньгами, начинает развиваться социально-психологический комплекс бегства, устранения, отпадения от смысла общественного воспроизводства в целом и, соответственно, от смысла коллективности и отношений коллективности как таковых. Следовательно, в результате в таком обществе прекращается воспроизводство коллективности всякого типа (родовой, религиозной, социальной) и продуцируется лишь особым образом обособленный, примитивизированный и, как мы показывали, через это специфическое обособление и примитивизацию попадающий в рабскую зависимость от системы отношений индивид.
[160]
Достигнув цели своей деятельности и активности — денег, рыночный индивид приобретает, конечно же, некоторую власть над обстоятельствами собственного существования (очень ограниченную и относительную, ибо и капиталист действует волею денег). Но по существу единственный осмысленный предмет, который дан ему вместе с деньгами — это потребление, через которое он единственно и может присвоить, фактически сделать частью самого себя субъектность, заключенную в его деньгах. Понятно, что в сферу этих вещей, т. е. в сферу денег и потребления весь человеческий смысл и вся человеческая активность, собственно, и перемещаются в таком случае (но неограниченно это происходит только после отмирания «пуританской добродетели», когда деньги в ситуации научно-технической революции находят единственный способ оборота через идеологию «потребительского рая»). А поскольку, как мы показывали выше, человек в системе капиталистического рынка объектен или, как мы теперь вправе дополнить, поскольку он товар, то процесс потребления и отношение потребления переносятся также и на него самого. Действительно, если я вещь, товар и все другие люди вещь и товар, если мое естественное отношение к вещи — потребление, являющееся по существу главным содержанием моей субъектности, то, во-первых, как товар я должен иметь хорошие потребительские качества (и надо сказать, что этот комплекс потребляемой вещи, это постоянное стремление иметь высокие потребительские качества слишком заметны в современном человеке, по крайней мере западном) и, во-вторых, мое естественное отношение к другим людям — потребление (поэтому действительный смысл книг Дейла Карнеги и ему подобных заключается не в искусстве нравиться, а в искусстве потреблять другого человека и самому быть хорошо потребляемой вещью).
Но все это означает, что рассматриваемый нами тип отношений производит гедонизм. Действительно, отношение потребления, отождествленное с субъектностью и потому эмансипирующееся от своей ограниченной роли и распространяющееся на все прочие отношения индивида, очень скоро обнаруживает, что в психологическом плане акт потребления не содержит в себе нисколько субъектности, т.е. акт потребления как субъектность пуст. Но поскольку индивиду не дано ничего иного для утверждения своей субъектности, то он вновь и вновь повторяет пустой акт, пытаясь спасти его от [161] полного опустошения тем, что ищет для него все более чувственные формы (чтобы что-то чувствовать). Понятно, что эскалация этого поиска приводит к эксплуатации примитивной физиологии (всех имеющихся элементарных психофизиологических комплексов, и в наибольшей степени эротического) как наслажденческого физиологического автомата в целях преодоления фрустрации и симуляции удовлетворения иноприродной потребности (потребности в субъектности), результатом чего становится возникновение потребности в непрерывном физиологическом наслаждении, т. е. гедонистического комплекса. Итогом последнего становится полная физиологизация всех ценностных установок индивида и, следовательно, прогрессирующее вырождение собственно человеческих качеств и способностей, в том числе деградация интеллекта (поскольку интеллект есть прежде всего ценностная установка индивида на познавательную позицию и познавательную активность по отношению к действительности, а в данном случае мы видим вырождение всего ценностно-смыслового полагания индивида в физиологизм). Если индивид не останавливается на этом и продолжает указанную эскалацию, то, дойдя до полного истощения физиологических механизмов, необходимо переходит к насилию (чтобы что-то чувствовать).
Так выглядит феномен рыночного субъекта, логически вытекающий из предположения, что никто в обществе не свободен от денег. Безусловно, мы опустили здесь практически все моменты происхождения и весьма сложного исторического генезиса описанного механизма, оставив лишь его голую логику. Теперь мы можем вновь вернуться к историческому повествованию и рассказать о том, что произошло с деньгами во второй половине ХХ века.
Главным событием, определившим эволюцию рынка в этот период, явился научно-технический прогресс или, точнее говоря, процесс непрерывной реконструкции промышленности, начавшийся с середины 50-х годов и длящийся до сих пор. Результаты этого процесса колоссальны. Прежде всего резко выросла производительность промышленного и сельскохозяйственного труда, изменился сам характер промышленной деятельности, что потребовало огромного количества научно-технических специалистов и инженеров. Как следствие, изменилась социальная структура общества: возник современный средний класс. Между тем непрерывный рост [162] производительности индустрии создал препятствие для оборота денег: с одной стороны, сокращение производства омертвляло деньги, что было недопустимо, с другой стороны, чрезмерное количество производимых товаров и услуг некому было потреблять. И тогда был найден выход — идеология «потребительского рая»: деньги спас потребитель, которому непрерывно объясняют, чего он хочет и в каких количествах. В результате этого, самого, может быть, поразительного за всю историю капитализма превращения индивид утратил право потреблять то, в чем он испытывает потребность сам, и превратился в функцию оборота денег, в принудительно потребляющее существо, утратив тем самым, вероятно, последнюю свою иллюзию свободы. Так сложился миф о богатом Западе.
Но все меняется. В семидесятые годы система безграничного потребления стала заходить в тупик и порождать кризисы один другого тяжелей. Гиганты-монополисты и транснациональные компании — монстры системы «потребительского рая», пожирали рынок, тогда как потребительская способность живого индивида неуклонно иссякала, обнаружив устрашающий предел отсутствия всяких желаний. Тогда был предпринят последний, отчаянный шаг: деньги «отвязали» от производительного капитала и по весьма хитроумной схеме бросили в стихийный спекулятивный оборот. С этого момента потребитель стал деньгам не нужен. Собственно говоря, весь мир стал лишь поводом для самовоспроизводства окончательно эмансипировавшихся денег, с фантастической скоростью выросших до циклопических размеров. Оказалось, что этот «хозяин мира» с легкостью высасывает все богатства планеты, что незначительного его жеста достаточно для того, чтобы сокрушить экономику целого индустриального региона (например, стран Латинской Америки или Юго-Восточной Азии). Но… вдруг обнаружилось, что высасывать больше нечего, что весь мир ограблен и обчищен, что деньги более не могут расти. Фьючерсы (спекуляции на будущих торговых сделках) не могут более происходить. У денег исчезло будущее. Ужас состоит в том, что они уже не могут вернуться обратно, вновь стать функцией промышленного и торгового оборота, ибо размер их таков, что возврат равносилен исчезновению денег, вернее говоря, обращению их в то, чем они в действительности и являются — в бумажку. Но последнее и означает, что money is dead.
Добавить комментарий