Традиции и новации в современных философских дискурсах (текст выступления)

Текст выступления

[39]

Я хочу повернуть проблему эту в сторону источников. Что является источником, а может быть точнее источниками традиционности и новаторства как определенных, прежде всего, конечно, психологических позиций философа и, наверное, не только философа. Потому что если мы посмотрим на историю культуры, то ведь эта проблема традиционного и новаторского, проблема, которая имеет самый широкий культурологический масштаб. Я не могу не напомнить, что огромный период в истории мировой культуры мы называем «традиционным», и господство традиции было на протяжении гораздо большей части истории человечества, более весомым чем проблема новаторства. Более того, я думаю, что, скажем, в средневековой культуре, понятие новаторства было синонимом еретичности. И во всех спорах, которые проходили в сфере теологической и не только, которые мы можем наблюдать в самом искусстве, основной аргумент это magister dixi. Это определенный исторический тип культуры, который жил этим, и не трудно вспомнить тем кто постарше, как на протяжении полувека этот принцип был возрожден в нашей советской культуре, когда аргумент в теоретических дискуссиях был тем же самым, изменились только магистры. И это был не Фома Аквинский, а Ленин или Маркс, но аргумент-то был тот же самый. И вместе с тем, то, что произошло в нашей культуре на протяжении последних примерно двух десятилетий, на то чем живет вся западная культура, начиная еще с конца XIX века — это полное пренебрежение к традиционности, и я думаю, все-таки дело тут не в условности замены, а дело в принципе. Я считаю необыкновенно значимым суждение, которое высказал однажды Александр Сергеевич Пушкин. Когда критиковали его «Бориса Годунова», в письме Пушкин писал: «художника нужно судить по законам им над собою принятым». Вот это позиция, которая была свойственна не просто Пушкину, как некоему уникальному явлению в истории культуры, это историко-культурная позиция, которая сказывалась и на развитии философии, но в той мере, в какой философия и в России в XIX веке, и на Западе, все-таки сохраняла связь с традиционной, а значит религиозной, культурой прошлого. И в той мере, в какой сама эта психологическая, я бы сказал, презумпция авторитета была и светская, не только религиозная, она определяла характер господствующего направления и в философии, и в искусстве, во всех идеологических сферах, которые не имели прямого [40] выхода в критерии технологической практики. Нельзя не вспомнить, что, пожалуй, первая дискуссия, которая так и называлась «Дискуссия архаистов и новаторов» произошла во Франции в конце XVII века, что XVIII век весь наполнен вот этим сохраняющимся еще уважительным отношением к античной традиции, и для Дидро, казалось бы, так оригинально мыслящего, но в напряженный момент дискуссии для него основной аргумент — это ссылка на Платона. И в то же время, начало XIX столетия в романтической культуре, отвергающей все авторитеты и ищущей основания для мышления в современности, то, что Шиллер в своей знаменитой статье «О наивной и сентиментальной поэзии» выявил как закономерность невозможности быть традиционным. Поэтому я, безусловно, согласен с тем, что Юрий Никифорович сегодня говорил о таком источнике отношения традиционного и новаторства, как некие процессы протекающие внутри самой философской культуры. Это примерно то, что Дарвин когда-то назвал началом антитезы, имея в виду это переворачивание, которое происходит в истории культуры. Но я думаю, что это только один из рядов источников, а есть и другой ряд источников, о котором вот я сейчас упомянул, которым является, пользуясь старинным, и может быть, несколько высокопарным выражением, дух времени. Вот тот самый дух времени, который на одних этапах истории культуры канонизирует традиционность, и, напротив, на других этапах истории культуры живет принципом «сбросим Пушкина и Рафаэля с корабля современности». Это выходит за пределы самой философии, это позволяет рассматривать философию как один из механизмов истории культуры, как теоретическое осмысление общественного сознания. И, наконец, есть еще один источник, уже не социально-психологический, а индивидуально-психологический. И может быть, как это не легкомысленно может прозвучать, я думаю, что сила традиционного или новаторского мышления имеет один из своих источников в возрасте человека. Новаторы, как правило, молодые, а старость делает человека консервативным и заставляет его обращаться к уже сложившемуся, к прошлому, делая для него драгоценной то, что Шекспир назвал «связью времен». А молодой ум склонен рушить эту связь времен, для того, чтобы найти себя, утвердить себя. Вот если иметь ввиду эту многомерность источников традиционного и новаторского, то, мне кажется, осмысляя процессы, которые сегодня протекают в философской [41] мысли, не только нашей, — философской мысли человечества, а это наверное, в конечном счете, определяет продуктивность размышлений наших на эти темы. Имея в виду, что, по-видимому, действует тут и этот источник возрастной, индивидуальной психологии, источник внутри философского отношения генерального и маргинального. Но, думаю я, что все-таки определяющим является вот тот дух времени, тот классический немецко-философский Geist из которого, разумеется, не в пределах масштаба десятилетий, а более крупного масштаба, мы должны стараться понять то, что происходит в современной философии во всем мире. То что происходит, я думаю, определяется на протяжении двух третей XX века вот этим модернистским стремлением философии к радикальному обновлению, нарушением всех традиций, разрушением принципа музейности, стремлением к новизне во что бы то ни стало. А конец XX века характеризуется, я думаю, глубоко знаменательным явлением, которое пока имеет очень неопределенное название постмодернизма. Под этим именем стоят радикально различные явления, и в архитектуре, и в философии, и в литературе, и в гендерном движении, и в политике. Но то, что проясняется, я думаю, все больше и больше, это сознание зреющее человечества, что путь вот этого абсолютного новаторства, по которому развивалась культура на протяжении последних двух веков, оказывается опасным для человечества. И отсюда потребность, не отказываясь от новаторских достижений философской мысли, художественного творчества, идеологии, политики, демократизма XX века, все-таки обратиться к тем ценностям, которые были заключены в традиции. Я связываю с этим обострившийся интерес к философии и культуре Востока. Потому что Восток — это ведь, по сути дела, сохраняющееся господство традиционного мышления, и то, что именно в традиционности сегодня культура может найти какие-то опорные пункты, какие-то устои, которые выходят за предел полнейшего волюнтаризма, который так распространился в культуре модернистской. Вот в этом я думаю, заключено некое знамение времени, потому что сегодня философия, и тут я обнажаю свой преклонный возраст и порожденный им консерватизм, сегодня, значение философии я вижу в том, что только философия способна открыть человечеству глаза на пути его спасения, в той критической ситуации, в которой человечество оказалось. И которое без осмысления философского [42] преодолено быть не может. Сегодня от философии, я думаю, начинает зависеть политика. От философии сегодня зависит состояние нравственности, от философии сегодня зависит проблема образования, от философии сегодня зависит соотношение светского и религиозного мышления, только философия с ее взглядом на закономерности процессов развития человечества, философия не как философия жизни, не как экзистенциалистская концепция индивидуального существования, не как осмысление заброшенности индивида перед лицом смерти, а как осмысление заброшенности человечества перед лицом его смерти, вот что только философия сегодня способна сказать людям. И значит не проблема новаторства как новаторства, как самовыражения оригинального мышления личности, и не традиционность как следование каким либо, чаще всего сегодня, религиозным концепциям, а осмысление бытия современного человека, человечества перед лицом смерти. Вот если философия этого сегодня не сделает, прощения ей не будет.

Пигров К.С. Спасибо, Моисей Самойлович. Марина Валентиновна Михайлова, написавшая блестящую диссертацию по молчанию, хочет сказать.

Похожие тексты: 

Добавить комментарий